Четыре года каторги позади. В России – 1850-е годы. Время бурных перемен. Позорное и тягостное поражение в Крымской войне, смерть Николая I, начавшиеся реформы Александра II. Все это рождает в душе Достоевского смешанные чувства. С одной стороны, он рад окончанию «душного» периода николаевского царствования. С другой – с тревогой замечает, что вместе со свежими веяниями в жизнь страны начинает проникать нечто противоположное тому, о чем мечтал он сам, чего хотел для России и русского народа.
Да, появились новые свободы – и политические, и экономические. Но рука об руку с ними пришли всепроникающая жажда наживы, буржуазный цинизм, заявляющий, что все средства хороши, была бы выгода. Стал все более укрепляться и брать в свои руки все больше власти новый социальный тип – капиталист, делец, мироед. Вот именно что – миро-ед! Россия с ее народом для таких людей – не больше чем рудник. Из которого нужно добывать прибыль, пока не иссякнет. Иссякнет – так другой найти можно! А отношение к морально-нравственным устоям – как к ненужным, мешающим путам. Глупостям, придуманным для неудачников, не знающих, что это такое – провернуть выгодное дельце. По глубинным основам традиционной русской культуры, строящейся на коллективизме, помощи ближним, греховности самовозвеличивания, наносился очередной удар. Стал до небес возноситься эгоизм, жизнь человека для себя, а не для других. То, что так чуждо было Достоевскому.
Сам писатель делил всех людей на два типа. Одни считают, что весь мир существует исключительно для них. Они в крайности своей способны пожертвовать целым миром во имя собственной личности. Вторые уверены, что жизнь их только тогда и имеет смысл, когда служит жизни всего мира, они готовы пожертвовать собой ради ближнего. За первыми – сила в настоящий момент. Сила демоническая, разрушающая. Но за вторыми, верил Достоевский, – будущее. Иначе его – будущего – не будет вовсе. Но для этого нужно преодолеть искушение буржуазностью. Ведь проникавший в Россию капитализм нес с собой господство товарно-денежных отношений не только в экономике. Но и в отношениях между людьми.
Вот в чем главная опасность. В одной из статей Достоевский писал, что наступает эпоха варварства буржуа, рвущегося к своему золотому корыту. Старые идеалы осмеиваются и оплевываются в угоду новым, основанным на поедании слабого сильным, на торжестве бездуховности: «Мешок у страшного большинства несомненно считается теперь за все лучшее… Повторю еще: силу мешка понимали все у нас и прежде, но никогда еще доселе в России не считали мешок за высшее, что есть на земле».
Свою тревогу за процессы, набиравшие силу в России, Достоевский вложил в уста одного из героев своего романа «Подросток»: «Нынче безлесят Россию, истощают в ней почву, обращают в степь и приготовляют ее для калмыков. Явись человек с надеждой и посади дерево – все засмеются: «Разве ты до него доживешь?» С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только б с них достало…».
Но – что такое Запад, ставший идеалом для просвещенной элиты? Да, с одной стороны – это века культуры, бессмертные произведения искусства (перед которыми Достоевский не переставал преклоняться до конца своей жизни). Но не принесена ли в жертву и эта культура, и это искусство золотому тельцу, воцарившемуся здесь, не предал ли сам Запад свою собственную историю, своих Данте, Шекспира, Рафаэля – тем, что отверг провозглашавшиеся ими ценности прекрасного, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не могут быть сведены к мотивам наживы и всеобщей практичности? А между тем деньги стали на Западе всеобщим мерилом. Они – истинный царь и бог этой цивилизации. Им подчинено абсолютно все. Человек не имеет ценности сам по себе, его положение в обществе определяется не талантами и внутренними качествами, а богатством. У тебя есть деньги? Перед тобой будут преклоняться, восхвалять твои несуществующие способности, хоть и являйся ты в действительности последним ничтожеством. Нет денег? Будь ты хоть семи пядей во лбу – ты в этом обществе НИЧТО.
Потому-то бессмысленными становятся все эти либеральные свободы, вся эта пресловутая западная «демократия», которой восхищается российская элита. Свобода и права – только у обеспеченных. «Свобода! – писал Достоевский. – Какая свобода? Одинаковая свобода всем делать все, что угодно, в пределах закона. Когда можно делать все, что угодно? Когда имеешь миллион. Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают все, что угодно».
Отсюда – важнейший вывод: свобода и демократия немыслимы в обществе, где существует социальное неравенство. В противном случае свобода – только для избранных. Для тех, у кого есть деньги. А уж как человек их заработал – пусть даже воровством или предательством – значения не имеет. Все процветание Запада на этом-то, собственно, и строится – на планомерном и жестоком ограблении всего мира, на поте, крови и голоде миллионов людей. А еще на их развращении: человек, оказавшийся в плену пьянства и порока, куда более покорен и не задумывается над тем – справедливо ли такое устройство, когда миром правят не благородные и честные, а наглые и жестокие.
Вот что страшно! Вот почему всеми силами нужно оберегать Россию от попыток втянуть ее на западный путь развития. Либеральное рабство – похуже любого крепостного права. Для капиталиста нет иных ценностей, кроме прибыли. Все приносится ей в жертву – дружба, взаимовыручка, любовь. Остается только погоня за наживой и потакание собственным инстинктам – все более и более изощренным: «Жизнь задыхается без цели. В будущем нет ничего; надо попробовать все у настоящего, надо наполнить жизнь одним насущным. Все уходит в тело… и чтоб пополнить недостающие высшие впечатления, раздражают свои нервы, свое тело всем, что только способно возбудить чувствительность. Самые чудовищные уклонения, самые ненормальные явления становятся мало-помалу обыкновенными». Это статья Достоевского о пушкинских «Египетских ночах» – изображении нравов древнеримского высшего света. Только об одном ли Риме идет речь? Не поразили ли те же пороки и современное общество?
Поразили и еще как. Начался «химический распад» общества, который Достоевский ощущал всем своим существом. Западные банки и миллионеры начинали высасывать из России ресурсы, оставляя за ней незавидную участь периферии развитых капиталистических стран. А чуждые ценности приступали к уничтожению души народа, ценностей, благодаря которым российская цивилизация прошла через смертельные опасности и испытания, и только с помощью которых можно строить будущее страны. Все творчество Достоевского, по большому счету, и направлено на то, чтобы предотвратить этот распад, это «выпивание» России и ее души по капле.
Но как это сделать? Обратиться к трудам славянофилов, мечтавших вернуть допетровскую «благообразную» старину? Не получится. Это означает изоляцию России, отгораживание высокой стеной от развития. Только ведь стена эта не поможет. У Запада прогресс, у него оружие, у него – наука. Разрушат стену, как снежный городок, сомнут, уничтожат. Развитие необходимо. Необходим прогресс. Но – на собственной почве. На основе собственных ценностей. Прогресс, не отрицающий духовности, а наоборот, базирующийся на ней. Прогресс не для обогащения небольшой кучки путем разграбления миллионов. А прогресс как некое подвижничество, как ОБЩЕЕ ДЕЛО. Руками всех, и плоды которого – также для всего народа.
Достоевскому была глубоко противна мысль многих тогдашних интеллигентов, что народ-де глуп и не может сам решать свою
судьбу. Нет, отвечал Достоевский. Народ, говоря словами Пушкина, лишь безмолвствует. И это наша вина – вина элиты, что мы заставляем его молчать, затыкаем, отмахиваемся. Проблема не в том, что народ не может ничего сказать. Проблема – что мы, образованный слой, его не понимаем. Да и не хотим понимать.
Причем эта глубочайшая слепота и глухота была характерна не только для тогдашних либералов. Этим же страдали и революционеры. Да, многие из них искренне хотели улучшения жизни простого народа. Но как, каким способом? А способы эти опять-таки строились на чужих теориях, на преклонении перед западной мыслью. Переделка непонятного им русского народа по лекалам, которые они считали универсальными и единственно верными – в этом объединялись и либералы, и революционеры. При всех их различиях.
Да, сказать откровенно, различия эти были больше в форме. А в содержании – одинаково губительны для России. «Теперь уж народ нас совсем за иностранцев считает… – писал Достоевский в статье «Зимние заметки о летних впечатлениях». – Теперь уж мы до того глубоко презираем народ и начала народные, что даже относимся к нему с какою-то новою, небывалою брезгливостью… Зато как же мы теперь самоуверенны в своем цивилизаторском призвании, как свысока решаем вопросы, да еще какие вопросы-то: почвы нет, народа нет, национальность – это только простая система податей, душа – tabula rasa (лат. –чистая доска), вощичек, из которого можно сейчас же вылепить настоящего человека, общечеловека всемирного, гомункула – стоит только приложить плоды европейской цивилизации да прочесть две-три книжки».
